Неумышленное ограбление - Страница 48

Потапов приподнял на своем столе, заваленном папками, рисунками, видеокассетами и чертежами фирменных знаков, кипу бумаг и извлек на свет фотографию.

— Ради ее матери. Прошу. Даже если ты ничего не найдешь, она будет знать, что делается все возможное, чтобы отыскать дочь.

Я взглянула на фотографию. Чудесное, открытое лицо девушки из телевизионной рубрики «Розыск». Как ее звали? Дарья, Даша. Неужели это прелестное творение природы уже не дышит? Меня сковал холод, я застыла в неподвижности, словно заледенелый мартовский сугроб.

Потапов взволновался:

— Что с тобой?

— Не знаю. Потапов был озадачен.

— Да что с тобой? Ты вся дрожишь! Боже, какая ледяная!

Потапов воспользовался моментом, сгреб меня и охапку и застыл в позе матери, защищающей дитя от поползновений немецких оккупантов. В этой позе нас застала Любовь Николаевна, юрист.

— Танюша, за тобой пришла машина. Владимир Андреевич, вы сломаете ей позвоночник.

— Ну вот, за тобой уже прислали машину. Беги, моя резвая девочка, тебя доставят прямо в дом банкира. Мосты сожжены, как понимаешь, я уже дал согласие от твоего знаменитого имени.

Я схватила фотографию и выскочила из кабинета. Действительно, резвая девочка. Прыгаю, как пятимесячная газель.

* * *

Прошло то время, когда вздохнуть свободной грудью на нелимитированных метрах жилой площади могли лишь высокопоставленные государственные чиновники и обласканные правительством служители искусства. Жизнь изменилась, народ, в лице любимчиков фортуны, поклонников золотого тельца банкиров, коммерсантов, директоров и вкупе с ними рэкетиров и киллеров пополз на волю из строго ограниченного коробками пятиэтажек пространства, чтобы кожей ощутить простор шестидесятиметровых гостиных, прелесть застекленного зимнего сада и уют мансарды.

Темно-синий «БМВ», обтекаемый, как леденец, затормозил около двухэтажного кирпичного особняка в тени высоких мохнатых елей. Препирательства в потаповском кабинете съели почти час свежего августовского утра, и солнце начинало неспешно трудиться. На секунду я замерла у подъезда, восхитилась (утонченная натура!) тишиной и чистотой прозрачного воздуха, который постепенно наполнялся теплом уходящего лета. Ели вздрагивали от едва заметного ветерка.

«Вот где надо жить!» — промелькнула мысль, но я тут же поймала ее за хвост, сложила вчетверо и спрятала в самый дальний уголок мозга. Чтобы дышать вкусным воздухом и наслаждаться тишиной, нужно быть банкиром, или его женой, или его любовницей, а это, как постоянно доказывает нам действительность, опасно для жизни.

Некрасивая, но интересная женщина, с глазами, полными слез, встретила меня у входа. В молчании мы поднялись на второй этаж. Дом был великолепен. Интересно, что даже в двадцать девять лет, отчетливо сознавая свою абсолютную самоценность как умного, в меру доброго и симпатичного экземпляра человеческой особи, я, очутившись в обстановке недоступной роскоши, привычно закомплексовала.

«Таня, не впутывайся в это дело!» — решительно предупредила я себя. Но достаточно было один раз взглянуть на скорбную фигуру Дашиной мамы, застывшей в смертельной тоске, и непослушный язык, который всегда выбивается из-под контроля, произнес:

— Если вы считаете, что я могу чем-то помочь вам, то я сделаю все, что в моих силах…

Нина Ивановна сразу же безошибочно отнесла меня к разряду людей, которые впитывают чужое горе и щедро источают сочувствие. Она рухнула на диван с обивкой из белоснежного плотного шёлка и судорожно зарыдала. Антагонист во мне умер, недоброжелательное отношение к буржуям, впитанное с пролетарским молоком матери, улетучилось, я рухнула следом и обняла несчастную женщину за плечи.

Через полчаса мы, два расстроенных красноглазика, копошились в Дашиной комнате. Нина Ивановна успокоилась в пределах возможного в ее ситуации. Она извлекала из альбомов фотографии Даши в ползунках, на лошадке, с букетом гвоздик, с первым поклонником (шесть лет), с семьдесят восьмым поклонником, в песцовой шубе, в бикини на золотисто-белом песке Мальдивских островов… Я рассматривала корешки книг и сосредоточенно двигала ящики письменного стола.

— Дима друзей подключил в милиции, хотя там сказали — «нет тела, нет дела», нанял частного сыщика. Боже мой, ну что еще можно сделать? Ведь она еще жива, правда, Таня, вы верите, что она еще жива? Я говорила Даше, что ей надо быть осторожнее, надо бросить работу — ну зачем ребенку при нашем достатке работать? Но она такая самостоятельная — ей обязательно хотелось зарабатывать собственные деньги. И контора ее мне совсем не нравится какие-то подозрительные типы… Знаете, богатство свалилось на нас совсем недавно, все было как в кино — Дима резко пошел вверх, мы из обычной трехкомнатной квартиры перебрались в этот дом. Я оставила работу, появились все эти дорогие вещи, съездили на Карибское море, на Мальдивы, в Англию Даша обожает английский язык…

— Я вижу…

— Она с этим своим туристическим бюро не хотела расставаться говорит, что ей нужна живая практика. Даша не такая, как я. Она энергичная, вся в отца. Каждый день с восьми утра до пяти вечера торчала на своей работе.

Я продолжала разглядывать книги. Солидные издания, несомненным фаворитом среди которых был Лоуренс, украшали собой многочисленные книжные полки. Около музыкального центра стояли коробки с кассетами — и на них тоже был записан английский язык.

Внушительное место в комнате занимала кровать, укрытая атласным стеганым покрывалом. Таким же материалом — в мелкий розовый цветочек — были обтянуты и стены Дашиной кельи. В изголовье кровати выстроилась шеренга игрушек — шесть медведей с голубыми ушами и малиновыми бантами, огромный апельсиновый лев и набор изумрудных попугаев.