Неумышленное ограбление - Страница 21

Вадим уже размазывал слезы по щекам. Он привалился к моему плечу и зарыдал. Кажется, у меня появилась новая подруга…

— Что же делать мне теперь?

Я представила, как Вадим проливал в лесу слезы над американскими кроссовками Олега, словно несчастный любовник над засушенной фиалкой, и мне стало его жаль.

— Вадик, надо идти к следователю и все рассказать. Он неплохой человек.

— Но тогда придется объявить всем, кто я и что я?

— Давай скажем, что последние недели у тебя были материальные затруднения, ты проиграл все в рулетку и надо было кому-то срочно отдать долг. Ну, ты не раздумывая схватил кроссовки, не пропадать же добру, а лишь потом въехал, что это чистой воды идиотизм. (Какую же чушь я несу.)

— Но в это никто не поверит!

— А вдруг поверят? Знаешь, как я поняла, они сейчас сосредоточились не на том, чтобы найти убийцу, а чтобы засадить за решетку как можно большее количество соратников Олега. Он ведь у нас оказался крупным воротилой. Ты знал об этом?

— Нет.

— Слушай, а что ты так переживаешь? Многие сейчас даже с гордостью заявляют, что они… ну… голубые. Вот, например, Пенкин — так, это же прелесть, а не гомик! Ой, извини…

На слове «гомик» Вадик совсем сник. В глазах у него читалось отчаяние, сравнимое лишь с ре-бекаром в пятьдесят втором такте «Лунной сонаты».

— Вадим, ну давай вообще уничтожим кроссовки. Изрежем-и сожжем. Пойдем к следователю. Ты скажешь, что пару дней назад поссорился с Олегом, а когда его увидел, то решил, что ваша ссора всплывет, и испугался. Поэтому и сбежал. Следователь мне сказал, что улик нет никаких.

— Это точно?

Откуда же я знаю? Возможно, Степаныч и утаил что-то, как новобрачная, разъясняющая супругу, на каком этапе своего жизненного пути она лишилась невинности. Я ведь тоже ему ни слова не сказала про дискету.

Вадим попросил разрешения побриться, но я убедила его не делать этого — так он выглядел натуральнее и убедительнее. Делать было нечего, мы оставили кроссовки и отправились обратно в прокуратуру, сдаваться. В прокуратуре я поклялась на «Уголовном кодексе», что Вадим просто не в состоянии кого-либо убить, и вручила несчастного парня (или как его теперь называть?) Алексею Степанычу, полностью полагаясь на благоразумие и того и другого.

Вечером, слушая «Вести» и теребя ухо Антрекота, я подсчитывала, что имею на сегодняшний день, и поражалась насыщенности своей жизни. Изменник Серж — раз, укокошенный Олег — два, изнасилованная Светка — три, «голубой» Вадим — четыре. А не слишком ли это много для меня одной?

Ночь я провела в Италии. Я шла по берегу моря, песок был теплым и мокрым. Невдалеке лежал огромный, в половину моего роста, грецкий орех. Вот он, гений разврата, подумала я. По гладкой светло-коричневой скорлупе с треском разбежались трещины. Но прежде чем он раскололся и я увидела изъеденное белыми червями ядро, я проснулась.

На соседней подушке Антрекот устраивал себе гнездо из вчерашней «Комсомолки». Солнце сияло вовсю. Антрекот выжидательно смотрел на меня. Его взгляд говорил: «Ну, если ты уже проснулась, то я тоже не буду больше ложиться. Да-да, самое лучшее сейчас будет отправиться на кухню и пошарить в холодильнике».

В четверг утром я сообщила Тупольскому, что ухожу. Он ответил, что нашу контору все равно прикроют.

— В каком дерьме мы оказались, а? Куда вы теперь?

— Займусь снова журналистикой.

— И правильно. Это у вас хорошо получается. А я открою собственное дело. Светку возьму к себе.

Сказав про Светку, ВэПэ вздохнул и как-то поник.

— Если честно, я бы сам с удовольствием прикончил Олега. Из-за Светки.

Так-так-так, подумала я. Уж не влюбился ли дедуля в нашу крошку? Но ВэПэ моментально пресек мои мысленные поползновения:

— Конечно, если пятидесятилетний мужчина проявляет внимание к девчонке, все начинают понимающе улыбаться.

Я смутилась и покраснела.

— Три года назад моя младшая дочь поехала со своим парнем прокатиться на мотоцикле. Разбились насмерть. Светке сейчас столько же.

— Извините, я не знала, — пробубнила я.

Деградирую. Причем стремительно. Все мысли — пошлые, окончательно испортилась. Но ведь есть от чего!

По дороге домой я думала: ну, кто на этот раз поджидает меня там? В двери торчала записка. Так. А-а-а! Снова напечатано на машинке и снова с опечатками:

«Где ты бродишь, несчастная? Я выхожу замуж. В шесть будь дома, придем в гости. Твоя Эванжелиночка».

* * *

— Проклятье!!! — заорала я на весь подъезд. В соседней квартире послышалось робкое шевеление. — Эванжелина!!! — завопила я еще громче. Эванжелина, лохматый суслик, никчемный человечишка, несчастье всей моей жизни!

Шевеление в соседней квартире прекратилось, и на пороге предстала баба Лена, которая знала меня еще с пеленок.

— Танечка, что случилось, почему ты так кричишь?

— Эванжелина во всем виновата! Она, дура, ходит в гости с печатной машинкой! И печатает записки! И втыкает их в дверь! У Сергея никого нет! Я — дура! Эванжелина — дура! — кричала я и почти ревела от счастья.

Баба Лена задумчиво вытерла руки о фартук и тихо удалилась, справедливо рассудив, что психам и в одиночестве не скучно.

Когда в шесть вечера Эванжелина, Катя и какой-то импортный мэн ступили на порог моей квартиры, я, не сказав ни слова, мертвой хваткой вцепилась в Эванжелину, затащила ее в спальню, повалила на кровать и стала душить. Еще минута, и в моей скромной биографии появился бы новый труп.

— Эванжелина, с каких это пор ты стала ходить ко мне с печатной машинкой под мышкой?!